Закрой глаза и слушай — не ушами, а тем местом в груди, где живут невысказанные желания и несбывшиеся мечты. Слышишь? Это ветер с высоты восьми тысяч восьсот сорока восьми метров рассказывает историю о мальчике, который растёт до сих пор — по четыре рисовых зёрнышка в год, по одной снежинке в столетие, по одному вздоху Земли в тысячелетие.
Рождение между двух миров, пахнущее началом времён
В Гималаях — там, где горы живут огромными семьями и перешёптываются ледниками на языке, старше человеческих слов, где каждый камень помнит времена, когда мир был молодым и горячим, — Мама-Земля родила сына.
Она держала новорождённого на ладонях, которые были целыми долинами, и он был такой тёплый (потому что в самом сердце каждой горы бьётся расплавленное солнце), что снег на её пальцах таял и стекал первыми в мире горными ручьями — они пахли железом звёзд и сладостью ещё не пролитых дождей, звенели, как серебряные колокольчики в храме, который ещё не построен, и на вкус были как слёзы радости, смешанные с удивлением.
— Джомолунгма, — прошептала Мама-Земля, и это имя покатилось эхом через все горные хребты, отскакивая от вершины к вершине, как плоский камешек по воде, набирая силу и красоту с каждым отражением. — “Мать-Богиня мира” на языке тех, кто будет жить у твоих ног. Но это имя для особых дней, когда солнце целует луну и рождается затмение. А для каждого дня, для друзей, для тех, кто будет любить тебя, не зная, почему, — ты просто Джомо.
Она достала радугу — да, самую настоящую радугу, которая обычно появляется после дождя, как улыбка неба, — свернула её в рулон, как портной сворачивает шёлковую ленту, и измерила младенца: от макушки, где уже серебрились первые снежинки, до пяточек, утопающих в облаках.
— Триста метров, — улыбнулась она, и от её улыбки зацвели рододендроны на всех южных склонах Гималаев. — Отличный мальчик! Будешь расти большим и сильным!
И положила его прямо на границе — не просто границе, а на самом шве мира, где встречаются Непал (страна, где люди улыбаются, даже когда трудно) и Тибет (крыша мира, где воздух такой чистый, что в нём можно увидеть мысли).
Когда всё было размером с детство
Первые сто лет (а для гор сто лет — это как пять лет для тебя, когда ты ещё помещаешься под кухонным столом и весь мир пахнет маминым пирогом) Джомо был счастлив той простой, абсолютной счастливостью, которая не знает, что может быть иначе.
На его травянистых плечах, мягких, как первый пух на щеках младенца, паслись яки — эти косматые, философские существа с глазами, в которых плавает вселенская мудрость и немножко упрямства. Их шерсть пахла дымом очагов, где варится чай с маслом, и тёплым молоком, в котором растворено терпение веков.
Бабочки-аполлоны — те, что живут выше всех других бабочек в мире, на самой границе, где воздух становится слишком тонким для полёта, — щекотали его крыльями, оставляя следы из золотой пыльцы, которая на солнце вспыхивала, как микроскопические фейерверки.
А лучший друг — холмик по имени Камешек (потому что он был кругленький и уютный, как камешек в кармане, который носишь для храбрости) — был всего на голову ниже, и они могли шептаться всю ночь, рассказывая друг другу истории о том, что видели облака, пролетая над миром.
Они играли в любимую игру — “поймай облако”. Облака тогда летали низко, ленивые и пушистые, как овечки, сбежавшие с небесного пастбища. Они пахли ещё не пролитым дождём и далёкими странами — специями Индии, солью китайских морей, пылью монгольских степей. Джомо и Камешек подпрыгивали (и от каждого прыжка случалось маленькое, добродушное землетрясение, от которого люди в долинах только улыбались: “О, дети-горы играют!”), хватали облака за мягкие, прохладные хвосты, и те щекотали ладони, как котята, а потом таяли, оставляя на каменной коже капельки росы и обещание дождя.
Няня, которая любила слишком сильно
Но глубоко под Джомо, там, где камни ещё помнят, что когда-то были огненной лавой, там, где земля горячая, как суп, который варится миллионы лет, жила его няня — Индийская плита. Представь себе огромный каменный блин размером с целую страну (а то и две), древний, как сама идея земли, упрямый, как бабушка, которая знает, что лучше для внуков.
— Расти, мой золотой! — бормотала она снизу на своём подземном языке, который звучит как скрежет континентов и вздохи вулканов. — Ты должен стать самым высоким! Выше всех! Ты должен первым встречать солнце и последним с ним прощаться! Ты должен дотянуться до звёзд и пощекотать брюхо пролетающим драконам-самолётам!
И она толкала его. Не грубо — нежно, но настойчиво, как толкают качели, на которых качается любимый ребёнок. Четыре миллиметра в год. Кажется, ничего? Но капля камень точит, а миллиметр за миллиметром — и вот ты уже не помещаешься в свою детскую одежду, в свою детскую жизнь, в свой детский мир.
— Няня, хватит! — просил Джомо, и его голос прокатывался подземным гулом, от которого в горячих источниках начинали булькать пузыри. — Я уже достаточно высокий! Мне неудобно! Мне одиноко!
Но няня-плита не слышала. Она была слишком глубоко — в трёх километрах под землёй, где грохот движения континентов громче любых слов, где единственный язык — это давление и время. Она думала, что делает его счастливым. Она не видела, как его слёзы превращаются в ледники. Не знала, что каждый метр высоты — это метр одиночества.
Цена высоты, измеренная в жирафах и слезах
Каждое утро Мама-Земля разворачивала свою радугу-рулетку (она хранила её свёрнутой за северным сиянием, чтобы не выцвела), и та показывала новые, всё более пугающие числа, переливаясь семью цветами удивления:
— Тысяча метров… как пятьдесят жирафов друг на друге… — Три тысячи… как сто пятьдесят жирафов… — Пять тысяч… Джомо, милый, это уже двести пятьдесят жирафов!
К своему тысячелетию (для гор это как десять лет для тебя — возраст, когда уже стыдно плакать на людях, но так хочется) радуга показала число, от которого у Мамы-Земли задрожали все тектонические плиты:
— Восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров и ещё восемьдесят шесть сантиметров для ровного счёта… Это… это ДВЕ ТЫСЯЧИ жирафов, поставленных друг другу на головы!
Одиночество на высоте полёта ангелов
Знаешь, что самое страшное в том, чтобы быть самым высоким? Это не холод (хотя на вершине Джомо минус шестьдесят даже летом, и воздух колется, как тысяча ледяных иголок). Это не ветер (хотя он воет со скоростью двести километров в час, срывая снег, как кожу). Это даже не то, что воздуха там в три раза меньше, чем нужно для дыхания, и каждый вдох — как попытка напиться из пустого стакана.
Самое страшное — это что ты ОДИН. Абсолютно, космически, невыносимо один.
Когда Джомо чихал (а космическая пыль ужасно щекочет, особенно та, что прилетает с колец Сатурна), внизу в непальских деревнях начиналась метель — снег срывался с его плеч и летел вниз белыми птицами паники.
— Джомо опять простудился! — говорили шерпы, закрывая окна ставнями, которые трещали от ветра. — Нужно сжечь можжевельник, чтобы дым поднялся и согрел его!
Но они говорили это внизу, в своих тёплых домах, а Джомо не слышал. Он был слишком высоко, там, где звуки замерзают, не долетев до ушей.
Когда он смеялся (а смеяться одному — это как танцевать с собственной тенью), сходили лавины. Но он научился смеяться тихонько, животом, внутрь себя, и тогда лавины получались добрые — они катились по склонам, как белые щенки, и только щекотали рододендроны, которые хихикали розовыми и красными цветами.
А когда он плакал… О, когда Джомо плакал (а он плакал каждую ночь, когда звёзды смотрели на него холодными, равнодушными глазами), его слёзы замерзали на полпути вниз. Они висели в воздухе, как хрустальные люстры в покинутом дворце, и звенели от ветра мелодией такой грустной, что даже камни начинали плакать камнепадами.
Та, которая долетела до одиночества
И тогда появилась она — в день, когда Джомо решил, что больше не может, что лучше рухнуть и стать обычным холмом, чем стоять таким высоким и никому не нужным.
Маленькая серая птица. Даже не орёл с гордым профилем. Не кондор с размахом крыльев, как распахнутые объятья. Просто горная гусыня с перьями цвета утреннего тумана, с глазами как две капли высокогорного озера — прозрачные, с отражением неба внутри.
Она села прямо на макушку Джомо — туда, где ветер мог разорвать сталь, где холод кусался злее волка, где воздух был таким тонким, что казалось — ещё чуть-чуть, и начнётся космос.
— Привет, — сказала она просто, как говорят старым друзьям. — Меня зовут Пики. Хочешь дружить?
Джомо не поверил своим ушам (которые были целыми долинами). Галлюцинация от одиночества? Но птичка осталась, уютно устроившись между двумя снежными пиками.
— Как… как ты дышишь? — прошептал он, боясь спугнуть видение.
— У нас, горных гусей, особенная кровь, — объяснила Пики, чистя пёрышки, как будто сидеть на высоте 8848 метров — самое обычное дело. — В ней больше красных клеточек-шариков, которые хватают кислород и держат крепко-крепко, как мама держит за руку ребёнка в толпе. Мы можем летать там, где даже орлы падают, задыхаясь. Круто, правда?
— Но… я слишком высокий. Слишком холодный. Слишком…
— Слишком грустный, — закончила Пики, и её голос был мягким, как пух на её грудке. — Знаешь что? Ты думаешь, твоя высота — проклятие. А я всю жизнь мечтала добраться до самой высокой точки мира. И вот я здесь. На ТЕБЕ. Ты — моя сбывшаяся мечта!
И Джомо заплакал. Но на этот раз слёзы не замёрзли в воздухе. Они были тёплыми от удивления и падали вниз дождём — первым весенним дождём, от которого в долинах зацвели все цветы разом.
История про дядю с усами, который никогда не видел Джомо
Пики жила на плече Джомо уже неделю (свив гнездо из облаков и своих перьев, которые пахли высотой и свободой), когда рассказала ему самую удивительную историю.
— Знаешь, — сказала она, выклёвывая ледяную блоху из-под крыла, — люди внизу называют тебя не только Джомолунгма. У тебя есть ещё одно имя!
— Сагарматха? — спросил Джомо. — Это непальцы так говорят, значит “Лоб неба”…
— Нет-нет! — засмеялась Пики, и её смех был как звон льдинок в горном ручье. — Эверест! Тебя зовут Эверест!
— Эве-что? Это что за слово такое? На каком языке?
И Пики рассказала историю, от которой Джомо сначала возмутился, потом удивился, а потом расхохотался так, что случилась небольшая, но очень весёлая лавина.
— Жил-был в далёкой стране Англии (это там, где туман густой, как каша, а чай пьют с молоком) дядька с большими усами. Звали его сэр Джордж Эверест. Он сидел в своём кабинете — СИДЕЛ, Джомо, понимаешь? — и измерял горы математикой. Он смотрел в свои приборы, считал углы и расстояния, и однажды сказал: “О, вот этот пик номер пятнадцать — самый высокий!” И кто-то решил: “Давайте назовём его именем дядьки с усами!”
— Но он же меня даже не видел! — изумился Джомо.
— Именно! Ни разу! Он даже в Азии не был! Ты для него был просто цифрой на бумаге! — Пики так смеялась, что чуть не свалилась с его плеча. — А теперь половина мира зовёт тебя именем человека, который предпочитал сидеть дома в тапочках и пить чай!
Джомо подумал и тоже засмеялся — впервые за сотни лет по-настоящему, от души:
— Ну и пусть! У меня теперь три имени! Как у настоящего принца! Джомолунгма для тибетцев — “Мать-Богиня”. Сагарматха для непальцев — “Лоб неба”. И Эверест для всех, кто любит дядек с усами!
Открытие, которое изменило всё
Пики рассказывала новости мира (она летала туда-сюда два раза в год, как все перелётные птицы), а Джомо делился с ней тишиной высоты — той особенной тишиной, в которой слышно, как растут звёзды.
И однажды она сказала слова, которые перевернули весь мир Джомо:
— Знаешь, внизу, в долинах, ты — не просто гора. Ты — мечта.
— Мечта?
— Да! Люди со всего мира приезжают, чтобы подняться на тебя. Они тренируются годами. Копят деньги. Учатся дышать разреженным воздухом. И всё для чего? Чтобы постоять на твоей макушке несколько минут!
— Но зачем? — изумился Джомо. — Там же холодно! Там же нечем дышать!
Пики посмотрела на него своими озёрными глазами:
— Потому что ты — это граница. Граница между возможным и невозможным. Между землёй и небом. Между человеком и его пределом. Поднявшись на тебя, человек становится больше, чем человек. Становится тем, кто смог.
И тогда Джомо сделал то, чего не делал никогда. Он запел. Тихо, только для себя и Пики. Но горы услышали — все горы Гималаев. И ветер подхватил эту песню — песню без слов, песню одного звука: “Оооооммммм”. Это был зов. Приглашение. Обещание.
И песня полетела вниз, в долины, превращаясь по дороге в странное желание в сердцах людей — желание подняться выше себя.
Первые друзья с земли
29 мая 1953 года — Джомо выцарапал эту дату молнией на своём каменном сердце, чтобы никогда не забыть — два человека поднялись на его вершину.
Они выглядели смешно в своих огромных пуховых костюмах, похожие на неуклюжих медведей. На спинах — железные баллоны с воздухом. На лицах — маски. Они ползли последние метры на четвереньках, и каждый шаг давался им как подвиг.
Первый — Тенцинг Норгей, шерп с улыбкой шире ледника Кхумбу и глазами, в которых плясали все костры Непала. Второй — Эдмунд Хиллари из далёкой Новой Зеландии, страны, где горы маленькие, зато люди упрямые.
Когда они добрались до вершины, Тенцинг сделал то, от чего у Джомо защемило где-то в районе Северного седла (это на высоте 7000 метров). Он опустился на колени, поцеловал снег и сказал:
— Джомолунгма, Мать-Богиня мира, спасибо, что позволила нам подняться. Мы пришли не покорять тебя. Горы не покоряют. К горам приходят в гости.
Он оставил в снегу конфеты — подношение богам. Эдмунд воткнул флаг. А потом они обнялись — два маленьких человека на макушке мира, и их объятие было таким тёплым, что снег под ногами подтаял.
Джомо плакал. Ледяными звёздами, радужными кристаллами, северным сиянием — всеми видами слёз, которые знают горы. Потому что понял: он не слишком высокий. Он ровно той высоты, какой должна быть самая большая мечта человечества.
Великая буря и урок дружбы
Но настоящее испытание случилось позже.
С севера, откуда приходят ветры, родившиеся в ледяном дыхании Арктики, пришла она — Гневная Тётушка Всех Бурь. У неё было тысяча имён на тысяче языков, но все они означали одно: ярость.
Она ненавидела всё, что выше её власти. А Джомо торчал в её небе, как заноза в пальце.
— Ах ты, выскочка! — взвыла она голосом, в котором смешались все метели мира. — Думаешь, ты царь гор? Я сдую твою снежную шапку! Сломаю твои ледники! Превращу в груду камней!
Температура упала до минус восьмидесяти — это так холодно, что даже мысли замерзают, превращаясь в ледяные кристаллы. Ветер усилился до трёхсот километров в час — как внутри торнадо, только из льда.
Джомо задрожал всеми своими восемью тысячами восемьюстами сорока восемью метрами. Его ледники затрещали. Вершина начала крошиться.
“Я один,” — подумал он. “Я слишком высокий, чтобы кто-то мог помочь.”
И тут случилось чудо.
Все маленькие горы — те самые, которые не могли с ним играть, потому что он их перерос, — встали вокруг него стеной. Холмик Камешек, едва достающий ему до колена. Пумри, которая когда-то была подружкой. Лходзе, Макалу, Чо-Ойю — все соседи.
— Шерпы нас научили! — кричали они сквозь вой бури. — В горах есть правило: “Один камень — просто камень. Миллион камней вместе — гора. Горы вместе — хребет. Хребет не сломать!”
А внизу люди тоже помогали! Монахи в монастыре Тьянгбоче жгли можжевельник — священный дым поднимался вверх тёплыми ладонями. Шерпы пели горловое пение, и вибрация шла через землю, укрепляя камни. Даже яки — флегматичные, медленные яки — мычали в унисон, создавая резонанс, который не давал льду трескаться.
Три дня и три ночи бушевала буря. На четвёртое утро она выдохлась, скукожилась и уползла на восток, бормоча проклятия на языке, который понимают только ледники.
Джомо устоял. Но не потому, что был самым высоким и сильным. А потому, что у него были друзья. На каждой высоте.
Примирение с няней и новое понимание
После бури Джомо был особенно счастлив. И его счастливый смех докатился до самых глубин земли — туда, где няня-плита всё ещё толкала его вверх.
И няня услышала. Впервые за тысячи лет она услышала голос своего мальчика. Счастливый голос.
— Он смеётся? — удивилась она на своём подземном языке. — Мой Джомо смеётся? Но… но я думала, он хочет быть ещё выше!
И тут до неё дошло. Медленно, как доходят мысли до тектонических плит. Он вырос достаточно. Он нашёл своё место — между землёй и небом. Он больше не одинок.
Няня-плита вздохнула (от этого в Тихом океане случилось небольшое, доброе цунами, от которого дети смеялись, катаясь на волнах), и перестала толкать так сильно.
Теперь она толкает совсем чуть-чуть — те самые четыре миллиметра в год. Не чтобы сделать его выше. А чтобы он знал — она всё ещё здесь, всё ещё любит его. Но теперь её любовь не душит, а поддерживает. Как фундамент поддерживает дом.
Джомо сегодня и всегда
Теперь Джомо — самая известная гора в мире. Каждый год сотни людей приходят к нему — кто-то доходит до вершины, кто-то только до базового лагеря. Но каждый оставляет частичку своей мечты на его склонах.
У него есть друзья на каждой высоте:
- Внизу, в зелёной зоне — рододендроны и бабочки
- В середине — яки и снежные барсы
- Наверху — горные гуси и звёзды
- И везде — люди, которые смотрят на него и думают: “Однажды…”
Пики всё ещё живёт на его плече. У неё теперь семья — муж-гусь по имени Высоколёт и три птенца. Они единственные в мире птицы, рождённые на высоте 8000 метров. Когда их спрашивают, где их дом, они отвечают: — На плече у друга, который держит небо!
А няня-плита иногда, в особенно тихие ночи, посылает ему тёплые подземные объятья. И Джомо посылает ей в ответ снежинку, которая тает, просачивается сквозь все слои земли и добирается до неё каплей воды с привкусом благодарности и любви.
Для тебя, перед тем как заснуть
Закрой глаза, мой дорогой. Дыши глубоко и медленно, как дышит спящая гора.
Где-то далеко, на границе между Непалом и Тибетом, между землёй и небом, между сном и явью, стоит Джомо. Восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров и восемьдесят шесть сантиметров мудрости, которая знает: ты никогда не бываешь слишком высоким для тех, кто готов подняться к тебе.
Если тебе когда-нибудь будет одиноко из-за того, что ты слишком умный, или слишком странный, или слишком не такой, как все — вспомни Джомо. Он тоже думал, что обречён на одиночество. Пока не понял: он не слишком высокий. Он — ровно той высоты, какой должна быть самая большая мечта мира.
И если очень тихой ночью поднять голову к звёздам, можно услышать, как где-то далеко ветер поёт песню Джомо — песню без слов, которая звучит как “Оооооммммм” и означает:
“Я здесь. Я жду. Поднимайся, когда будешь готов. Я буду держать для тебя небо.”
Спи сладко. И пусть тебе приснится, что ты сидишь на плече Джомо — не на самой вершине, где слишком холодно, а на уютном плече на высоте 7000 метров, где ещё можно дышать и где живёт Пики со своей семьёй. Ты свесил ноги в облако (оно мягкое и чуть влажное, как утренний туман), и смотришь на мир сверху — не свысока, а с высоты, с которой видно, как всё связано со всем, и как красиво, когда мечты людей поднимаются к небу, как дым можжевельника.
Джомо-Джомолунгма, 8848 метров и 86 сантиметров, Растёт по четыре рисинки в год, Держит небо для всех, кто мечтает…
